теоретико-методологическая установка, нацеленная на придание познанию политики статуса науки.
Сциентизм опирается преимущественно на классическое понимание рациональности и науки, теоретически обоснованное в позитивизме. В качестве признаков научности выступают:
реализм и феноменализм, проявляющиеся в исследовании сущего, а не должного (явлений, а не скрытых за ними сущностей);
эмпирико-рациональный характер, обеспечиваемый опорой на данные, полученные опытным путем, и логическую строгость их обработки, а также нацеленностью на формулировку общих положений, фиксирующих
знания об устойчивых характеристиках изучаемого объекта в виде законов, гипотез и пр. и эмпирическое подтверждение полученных результатов;
общезначимость и репликативность выводов, достигаемые благодаря достоверности, объективности и универсальности результатов исследования и ценностной нейтральностью, которая призвана исключить субъективизм, порождаемый личной позицией исследователя;
антиметафизичность и дистанцирование от абстрактного теоретизирования, исключающие разработку и применение метатеоретических конструкций, которые претендуют на регулятивную функцию, построены на основе одного или нескольких объяснительных факторов и нацелены на поиск детерминант, доступных лишь умозрительному постижению;
применимость, ориентирующая исследования на повышение эффективности использования полученных результатов и увеличение прогностической силы системы знаний.
Науку как рациональную форму фиксации общезначимого, надындивидуального знания, позволяющего эффективно решать теоретические и практические задачи, сциентизм противопоставляет иным формам постижения действительности (философскому, идеологическому, религиозному, эстетическому и пр.). Наука признается не только исключительно адекватной и потому единственно легитимной, моделью получения, хранения и приращения истины, но и высшей культурной ценностью. Заложенное в ее сущности стремление к постоянному расширению и углублению знания служит главным стимулом социального развития, поскольку полученные в результате научного исследования выводы требуют эмпирической проверки, без которой невозможно их подтверждение или опровержение, а их практическая апробация и внедрение неизбежно влекут за собой изменения в материальной и духовной сферах общества.
Помимо признания, что прогресс науки обусловливает социальный прогресс, сциентизм утверждает, что научные знания могут и должны стать основой и эффективным инструментом социальных преобразований, поскольку именно наука дает истинную картину мира, позволяет определить законы его динамики и, соответственно, выбрать и применить адекватные средства для получения желаемых результатов. Тем самым наука делает возможным снижение степени неопределенности, достижение точности прогнозирования и реальности планирования не только в деле покорения природы, но и в социальной деятельности. Особое значение эти возможности приобретают в приложении к социальному контексту, и в первую очередь к сфере политики, в которой неопределенность результатов предпринятых шагов и решений связана с особо значимыми угрозами.
В политическом познании сциентистские устремления начали формироваться еще в древности. Они проявлялись в попытках получить истинные знания о политическом, выявить законы, управляющие политическими процессами, построить систему управления обществом и государством на научной основе. В этой связи следует, прежде всего, вспомнить Аристотеля, рассматривавшего политику как науку управления, и Н. Макиавелли, в теории которого политике придана автономия, а ее законы отделены от регуляторов, действующих в других сферах общества. Однако в полной мере о сциентизме в политическом познании можно говорить лишь начиная с XIX в., когда в качестве формы организации знания о человеке и его общественном бытии место моральной философии заняли социальные науки и была сформулирована задача преодоления «отсталости» социального познания и получения позитивного знания об обществе, сравнимого по точности и эмпирической обоснованности с результатами естественных наук.
К этому времени политические процессы и явления изучались в комплексе со всеми общественными явлениями, а теоретические исследования политики не соответствовали выдвигаемым сциентизмом критериям научности. Соответственно, сформировались два основных стимула, оказавших определяющее влияние на развитие политического знания XIX–ХХ вв. — стремление (1) к исследовательской автономии, выделению политологии из массива социального знания, получению ею статуса самостоятельной дисциплины; (2) к превращению политического познания в строгую науку, дающую верифицируемое, формализуемое, инструментальное знание.
Путь к научности политических исследований был связан с утверждением установки на открытие законов политики и, соответственно, с ориентацией на рефлективные теории и активными попытками дистанцироваться от валюативных способов постижения политической реальности. При этом ценностно окрашенное знание, в первую очередь политико-философское, отвергалось как неприемлемое в силу неспособности дать объективные, общезначимые результаты и неприменимости на практике из-за высокого уровня абстракции. Сциентизм пробивал себе дорогу в борьбе с оппонентами, стремившимися ограничить сферу применения эмпирических и логикоматематических моделей, снизить статус позитивистски понимаемой научности, обосновав ее подчиненное положение по сравнению с ценностнонормативными принципами политического познания, обосновать легитимность попыток философского осмысления сущности политических феноменов и т.д. Идеи и установки сциентизма и антисциентизма в той или иной мере, в том или ином сочетании оказывались в арсенале всех ведущих теоретико-методологических направлений, во многом определяя реальный процесс противоборства, взаимовлияния и взаимопроникновения школ и течений политической мысли.
С середины XIX в. позицию сциентизма активно проводил институционализм, претендующий на статус научного подхода в исследовании политики. В конце XIX — начале ХХ в. его стал вытеснять формирующийся бихевиорализм, впервые получивший комплексное теоретическое обоснование в программе «новой политической науки», разработанной Ч. Мерриамом и реализованной Чикагской школой политологии в 20–30-х гг. В качестве конституирующих принципов науки о политике были приняты представления о научности, философски обоснованные в рамках прагматизма. Начиная с 30-х гг. влияние сциентизма в политическом познании резко возрастает, и в период бихевиоральной революции он приобретает доминирующее положение.
Наряду с ростом масштабов политических исследований, расширением эмпирической базы, совершенствованием техники и увеличением степени точности измерений жесткая сциентистская направленность привела к ряду последствий, разрушительных для политической науки. А теоретическая и антивалюативная установка повлекли за собой отказ от макротеории и преимущественное внимание к разработке методов в ущерб содержанию, что стимулировало дезинтеграционные процессы, связанные с невозможностью обосновать предметное единство политологии как научной дисциплины. Игнорирование ценностных и нормативных аспектов политики обедняло проблематику и не позволяло разрабатывать релевантные объяснительные модели.
В 60–70-х гг. ХХ в. кризисные явления нарастали вместе с растущим разочарованием в эпистемологическом потенциале бихевиорализма и осознанием ограниченности сциентистской модели политического познания. В 70-е гг. прошла «новая революция в политической науке» (Д. Истон), и началсяпостбихевиоральный период в истории политическойнауке, основным содержанием которого стало снятие противостояния сциентизма и антисциентизма. Макротеоретическая перспектива перестала восприниматься как обязательно метафизическая и потому научно неприемлемая, была подтверждена правомерность философского уровня осмысления политики, актуализированы нормативная проблематика и ценностный подход. Немаловажную роль в изменении эпистемологических установок в политическом познании сыграл постпозитивистский поворот в философии науки, изменивший само представление о науке и признаках научности.
В российской политической науке проблема противостояния сциентизма и антисциентизма в политическом исследовании не преодолена. В рамках отечественного дискурса можно встретить принципиально несогласуемые образы науки о политике, принимаемые в качестве матричных, — и классические сциентистские модели жестко нормированной, ценностно нейтральной деятельности по поиску объективной, универсальной истины, и постпозитивистские версии, признающие зависимость способов познания от социально-культурного контекста и настаивающие на неустранимой ценностной ангажированности научного поиска. Это объясняется спецификой процесса становления российской политологии в постсоветский период: в относительно краткий отрезок времени была осуществлена интенсивная рецепция значительного объема знаний и методов, полученных западной политической наукой за последние два столетия. Это обусловило возникновение уникальной ситуации, когда парадигмы самопонимания дисциплины, последовательно сменявшие друг друга на Западе в течение XIX–ХХ в., оказались сосуществующими.
О.Ю. Бойцова