КОРПОРАТИЗМ

(corporatism) Центральное ядро корпоратизма – система посредничества, связывающая интересы производителя и государства. При такой системе четко определенные заинтересованные организации включены в процесс формирования политики – как в плане ее обсуждения, так и в смысле обеспечения согласия с ней своих членов. Тем не менее одна из характерных особенностей научных дискуссий по проблемам корпоратизма, начавшихся в середине 1970-х гг., заключается в том, что их участники не смогли прийти к общему мнению относительно значения самого термина. Они были единодушны в том, что соответствующая область изучения охватывает отношения между группами организованных интересов и государством; в значительной мере пришли к согласию по проблемам, связанным с интересами, возникающими в процессе разделения труда, и особенно с попытками урегулирования конфликтов между трудом и капиталом. Однако в то время, как одни ученые настаивали на том, что корпоратистское урегулирование должно быть трехсторонним и включать государство, организованных работодателей и организованную рабочую силу, другие полагали, что можно ограничиться участием государства и одного из "социальных партнеров" либо только "социальных партнеров". Участники дискуссии отчасти согласились с тем, что в отличие от традиционных групп давления (pressure groups), выражающих требования по содержанию государственной политики, корпоратизм предъявляет требования и в сфере политике, и в сфере контроля над ней. Ожидалось, что в обмен на возможность участвовать в формировании государственной политики корпоратистские группы интересов должны помогать проводить ее в жизнь. Иногда это достигалось с помощью идеи "посредничества", которую некоторые ученые считают центральной для понятия корпоратизма (А. Косон), Однако другие сомневаются, в том, что посредничество свойственно только корпоратизму. Хотя дискуссия началась в середине 1970-х гг., сама идея корпоратизма имеет долгую историю. Гильдии, или корпорации, были важными институтами средневековой жизни, однако политологи не уделяли им особого внимания. Сознательно о потенциальной ценности корпоратистских мер, основанной на их традиционности, всерьез начали размышлять в последней четверти XIX в. В энциклике "Rerum Novarum" ("О новых вещах", чаще, однако, называемой "The Condition of the Working Classes", (1891), папа Лев XIII анализировал проблемы бедности рабочего класса, развития профсоюзов и господствующего влияния "духа революционных перемен". Он доказывал, что классовые конфликты не являются неизбежными, а между капиталом и трудом существует взаимозависимость. Отмечая рост совместных действий, Лев XIII указывал, что такие проблемы, как условия труда, здравоохранение и меры безопасности, следует возложить – с санкции и при поддержке государства – на специальные организации или ведомства, для того чтобы "не допустить чрезмерного вмешательства со стороны государства". Озабоченность проблемой ограничения прямого государственного вмешательства и поиск альтернативных форм санкционированных государством коллективных действий остались центральной темой корпоратизма. Остается сильной и связь между корпоратизмом и социальной теорией католицизма. После 1-й мировой войны идея корпоратизма была подхвачена радикально настроенными правыми, в частности Муссолини, который отвел ему центральное место в фашистском режиме в Италии. В результате корпоратизм "пострадал за соучастие": его стали считать синонимом фашизма, и термин был исключен из большинства политических дискуссий, хотя по-прежнему существовал в Испании и особенно в Португалии. Известен, однако, либеральный вариант корпоратизма, заметно отличающийся от авторитарного. Сэмюэль Бир (Beer) использовал этот термин в работе "Современная британская политика" ("Modern British Politics") (1965), предсказав, что "можно с уверенностью ожидать дальнейшего развития корпоратизма". Эндрю Шонфилд в опубликованном в том же году труде "Современный капитализм" ("Modern Capitalism") – одном из наиболее влиятельных исследований середины ХХ в. – рассмотрел это понятие с точки зрения корпоратистского управления экономическим планированием, при котором главные группы интересов сводились вместе для достижения договоренности о будущих действиях. В списке терминов книги Шонфилда рядом с "корпоратизмом" указано: "Смотри также фашизм". Новое поколение неокорпоратистов во главе с Филиппом Шмиттером стремилось очистить корпоратизм от ассоциаций с фашизмом и заново разработать это понятие как средство анализа изменений в ряде западных демократий, хотя, возможно, наиболее ярко они проявились в небольших процветающих странах, таких как Австрия и Швеция. В 1974 г. Шмиттер опубликовал труд "Все еще век корпоратизма?" ("Still the Century of Corporatism?"), название которого было связано с предсказанием Михаила Манойлеску (1934), о том, что если XIX в. был эпохой либерализма, то ХХ в. будет эрой корпоратизма. Шмиттер стремился избежать того, что он считал бесполезным преобладанием плюралистического анализа в американской политической науке, хотя в его исследовании корпоратизма сказалось сильное влияние более ранней работы, написанной им в Бразилии. Шмиттер положил начало академическому буму вокруг корпоратизма. Отчасти это объясняется тем, что корпоратизм способствовал пониманию сути такой политики, как социальные соглашения в Швеции и Швейцарии или Паритетная комиссия в Австрии. Однако, притягательная сила корпоратизма не ограничивалась только объяснением политики некоторых процветающих европейских демократий. В отношении этих стран трудно определить, то ли корпоратизм способствует процветанию, то ли процветание делает возможным корпоратизм, поскольку каждый отходил от стола переговоров не с пустыми руками. Возможно, современный неокорпоратизм легче всего понять как часть распада неокейнсианства. В послевоенный период правительства западных стран пытались поддерживать полную занятость с помощью управления совокупным спросом, что привело к инфляционному давлению, значительно усугубившемуся после первого нефтяного шока в 1973 г. Вследствие этого правительства стали все больше обращаться к политике доходов как средству ограничения инфляции, одновременно продолжая регулировать спрос. Это неизбежно потребовало соглашений с крупными производителями, даже в таких странах, как Англия, предрасположенных к либеральным методам управления. В частности, профсоюзам часто предлагали уступки по социальным вопросам (трудовое законодательство, налогообложение, социальные льготы) в обмен на согласие содействовать в ограничении роста заработной платы. Были привлечены к переговорам и организованные работодатели – отчасти потому, что могла потребоваться их помощь в отношении ограничения цен, отчасти для использования их в качестве противовеса профсоюзам. Связь между управлением доходами и корпоратизмом проиллюстрирована в проведенном Хеландером исследовании развития политики доходов в Финляндии, потребовавшей создания новых институтов и изменения функций некоторых из уже существующих. Политическая система Финляндии превратилась в своего рода "катамаран" с парламентской и корпоратистской подсистемами. Дискуссии по проблемам корпоратизма привели к появлению многочисленных исследований, но их часто расценивают как неудавшиеся. Во-первых, не удалось прийти к соглашению о предмете дискуссии. Во-вторых, хотя корпоратизм настаивал на своем отличии от плюрализма, он разделял многие исходные посылки последнего, так что оппоненты могли представить его как нечто чуть большее, чем подтип плюрализма. В-третьих, дискуссии пришлись на то время, когда обсуждаемые явления перестали занимать центральное место в политическом процессе. В ряде европейских стран в 1980-е гг. социал-демократические партии утратили свое влияние и все большее предпочтение в решении экономических проблем стали отдавать либеральным методам. Более того, внимание участников дебатов переместилось с политики производства на политику коллективного потребления, поскольку более видное место в повестке дня заняли проблемы защиты окружающей среды. Они меньше поддаются корпоратистским методам решения, и уместность применения такого модернистского понятия, как корпоратизм, к постмодернистским (post-modernist)
формам политики стоит под вопросом. В-четвертых, в ходе дискуссий выявилась неспособность ее участников отделить анализ от рекомендаций. Многие исследователи корпоратизма – открыто (К. Кроуч) либо завуалированно одобряли его использование в качестве средства, позволяющего идти "средним путем", удовлетворяя законные требования рабочих и сохраняя капиталистический способ производства. Корпоратизм нередко защищали, ссылаясь на то, что он позволяет эффективно достигать заявленных экономических целей (высокие темпы роста, низкий уровень инфляции и безработицы); однако признавалось, что он может приводить к нежелательным политическим последствиям. Ему не хватало легитимности (legitimacy) как способу управления, делающему акцент скорее на функциональном, чем на территориальном представительстве. Корпоратизм имел тенденцию идти в обход законодательных властей, создавая новые, невыборные структуры (разного рода экономические советы) и, включая одни интересы, исключал другие (малого предпринимательства, потребителей). В-пятых, внимание участников дискуссии, проходившей в 1980-х гг., в большей мере сосредотачивалось на секторном, или мезокорпоратизме, чем на явлениях макроуровня. Многие примеры корпоратизма обнаруживались в отдельных областях политики (например, подготовка кадров или сельскохозяйственная политика), но это снижало его ценность как модели формы управления в целом. Шмиттер проводил четкое различие между общественным корпоратизмом (Швеция, Швейцария и Голландия), и государственным корпоратизмом, (Испания, Португалия и Мексика, а также фашистская Италия и Франция Петэна). В центре внимания дальнейших дебатов находился общественный (или "либеральный") корпоратизм, хотя Кольман, анализируя ситуацию в Квебеке, и показал, что в либеральной демократии также применяется государственный корпоратизм. После крушения коммунистических режимов в Восточной Европе и бывшем СССР, сохранивших, однако, много прежних экономических и бюрократических структур (особенно в России), понятие государственного корпоратизма, возможно, требует новых исследований. Понятие корпоратизма используется по отношению к Европейскому сообществу, испытывающему, несомненно, влияние католической традиции "социального партнерства", примером чего могут служить начавшиеся в 1985 г. дискуссии "val Duchesse" между Сообществом, работодателями и рабочими. Протокол о социальной политике Маастрихтского договора (Maastricht treaty) включает как положения о консультациях с руководством и рабочими, так и меры, направленные на совместное выполнение теми и другими принятых директив. Эта договоренность носит корпоратистский характер, однако, если бы Сообщество всегда следовало корпоратистским курсом, Экономический и Социальный комитеты были бы в нем центральными организациями, а не периферийными, как это имеет место в действительности. Дискуссии по корпоратизму стимулировали сравнительные эмпирические исследования, например координируемый Шмиттером и Вольфгангом Штрееком проект "Организация интересов предпринимателей". Правда, остается спорным, принесла ли она "добавочную теоретическую стоимость" сверх того понимания, которое дает плюрализм (pluralism).