ЛИЧНОСТЬ

индивидуальная совокупность биологических, социальных и нравственных качеств человека, являющихся результатом его развития и самоутверждения. Индивидуальность дана человеку природой только в виде задатков, но как реальность формируется им самим в ходе исполнения разных общественных ролей и внутри неодинаковых социальных общностей. Индивидуализм - концепция или позиция, ставящая в центр внимания индивида, личность человека, отдающая индивиду предпочтение перед коллективом или другими общностями и силами. Видя высшую ценность в уникальной человеческой жизни и интересах человека, индивидуализм верит в возможность отдельного человека влиять на окружающую действительность, изменять ее в соответствии со своими представлениями и ценностями. Индивидуализм принципиально отличается от эгоизма, и отличается именно тем, что каждый человек становится личностью, видит в другом индивиде тоже личность, а потому не использует другого человека в качестве средства, что как раз и характерно для эгоизма.
Вопреки утверждениям марксистов, сплошь и рядом сводящих природу или сущность человека к "совокупности общественных отношений", а потому считающих, что достаточно изменить систему общественных отношений, существующий строй или даже уже - отменить частную собственность и утвердить общественную, чтобы сразу же, как из пробирки Петруччио, возник новый человек не только с характерным для него набором хромосом, но и с позитивными, общественно значимыми качествами и свойствами, но изменение природы человека, развитие человеческой личности не столь просто.
Действительность много сложнее хотя бы уже потому, что человек - не только социальное, нравственное, но и биологическое существо, а эта сторона его природы формируется и шлифуется сотнями тысячелетий и миллионами лет, т.е. ее развитие асинхронно с темпом социальных перемен. У человека есть и сфера сознания и подсознания (начало углубленному изучению которой положил З.Фрейд), у нее свои принципы и темпы изменений. Подобно тому как над миллионами лет биологической эволюции наших предков, где развивалась "животная основа человека", в виде почти незаметной надстройки возвышается относительно непродолжительное время "очеловечивания" природы становящегося человека, так и цивилизация, культура только еще начали свое вхождение в мир человека, индивида. Поэтому рассчитывать, что они легко и просто сумеют подчинить "человеческий космос", "вселенную индивида" своему решающему воздействию так же наивно, как верить в то, будто извлеченного из джунглей тигра можно с помощью нескольких дрессировок превратить в домашнюю кошку.
И все же, когда после темной ночи средневековья пришли века возрождения, столетия искренней веры во всесилие человеческой мысли и разума, мир поддался обаянию величественных картин общественного прогресса Вико и Ксндорсэ, был загипнотизирован рационалистическими системами Гегеля и Маркса, провозглашавшими не только то, что все действительное разумно, но и то, что разумное обязательно станет действительным.
Это преклонение перед разумом в XVIII и XIX вв., вера в рационализацию всех сторон общественной жизни оказали противоречивое воздействие на судьбы реального индивида и на концепцию индивидуализма. Если над миром, над общественной жизнью господствует разум, если ход истории диктуют логически постигаемые общие законы, то удел индивида - подчинить себя, свою волю и свою мысль этому господству общего, господству разума, правящего человеческим миром, господству рационального. Концепция же индивидуализма, которая никогда не отрицала принадлежности человека к разнородным человеческим общностям и их значимости для человека, должна была видеть благо индивида в рамках общею подчинения логосу истории, в границах совместного коллективного приспособления к "железным законам" истории.
Однако, по мере того, как действительно возрастала реальная сила человеческого разума в общественной жизни (ведь приближалось время, когда разум сначала наряду с природой и трудом, а потом все более самостоятельно, благодаря превращению науки в непосредственную производительную силу, становился главным источником созидания общественных богатств), обнаруживалась и все возрастающая несовместимость этой новой роли разума и науки со все еще принимаемым всерьез мнимым всесилием "железных законов" истории.
Уже в начале XX века прежняя вера в первооснову прогресса - вo всесилие объективных законов истории, будто бы определяющих весь смысл созидательной деятельности людей,- была подорвана и стала разрушаться мощным всплеском человеческих эмоций и настроений миллионов. Бунтом иррационального, выходом на передний план человеческой воли и организованности. Они быстро оттесняли разум и его позитивистских апологетов на достойное, но не господствующее место, чем возвратили личности ее целостность, а истории - ее действительный смысл. На гребне этого поворота философия воли, концепции, воздающие свое и чужое до этого оттесненному иррациональному, выходят на передний план, оттесняя позитивизм кaк раз тогда, когда сам разум готовился совершить новую революцию не только в науке и производительных силах общества, но и в самом соотношении объективных законов и сознательной деятельности людей, отдав пальму первенства последней.
Как только обнаружилась невозможность уложить человеческую историю в прокрустово ложе рационального, все предопределяющего погоса, как только стало ясно, что уже не только объективные законы, открываемые и используемые людьми, но и сами, организуемые идеей или волей (а скорее всего и тем, и другим) сознательные действия людей творят и начинают посвоему писать человеческую историю, стало ясно: грядет господство не объективных законов и не властвование умных проповедников и их послушной науке паствы, а время господства харизматических личностей, утверждение господства сначала бюрократии, а потом популистских лидеров и импульсивной толпы, вполне способных подменить революцию анархией, вообще сокрушить бунтом хрупкое здание человеческой цивилизации. Началась новая полоса истории, открывшая невиданные прежде возможности для общественно значимых действий личности, для все более неожиданных модификаций концепции индивидуализма.Как в древности, выходя из полосы постоянной привязанности к природе и жесткой зависимости от ограниченностей своего природно-биологического бытия, становящийся человек стремился раскрыть и утвердить все стороны своей индивидуальности (биологической, социальной и нравственной), так и теперь, вырываясь из-под все более могущественной зависимости от своего социально-исторического бытия, уже ставший человек постепенно освобождался от власти над ним разума и воли - чужого разума и чужой воли независимо от того, шла ли речь о господстве над индивидом выдуманных мифов с их реальными оковами и жрецами или о господстве над индивидом реальных общественных сил и их пророков. Усиливающаяся власть индивида над собой и над условиями своего существования показала: действительный путь свободы, ее обретения и расширения лежит вовсе не через новое закабаление индивида коллективом или коллективной силой, а через защиту непререкаемых прав человека - гражданина и личности; что свободное развитие каждого является условием свободного развития всех, но отнюдь не наоборот, как это думали коллективисты, когда их господство над личностью, над индивидом обернулось господством тоталитаризма над всеми.
Личность и индивидуализм. Очень долго индивидуализм рассматривался как продуют новейшего времени и противопоставлялся социальной интегрированности так называемых традиционных обществ. Соответственно, для его характеристик использовалась экономическая терминология. Человек, стремящийся путем рациональных действий получить как можно больше с меньшими затратами, был назван "человеком экономическим" (гомо экономикус). Тот же, кто ставил свои религиозные или политические убеждения, свои семейные или профессиональные привязанности выше материальных убеждений, считался скорее коллективистом, чем индивидуалистом. Но вокруг этой центральной фигуры индивида, отстаивающего свои интересы в мире конкуренции, сложился гораздо более емкий образ человека в котором стремление к личному благополучию оказалось совмещенным со свободой политического выбора и со всей совокупностью прав человека.
Сегодня на место этого оптимистически привлекательного образа индивидуалиста нередко выдвигается более пессимистический образ человека, противостоящего централизованной власти и всей системе управления и манипулирования экономикой и культурой. Этот образ не только нашел своих защитников. На еще более пессимистической ноте возвеличивается непостоянство его взглядов как личности, свободной от религиозных и коллективистских убеждений, которые, якобы, несут угрозу индивидуальным свободам. Эта либеральная, скажем, даже анархистская концепция индивидуализма неизбежно вызывала два основных возражения. Вопервых, поскольку вce люди являются членами какоголибо коллектива - по профессиональной принадлежности или по месту жительства, по национальному признаку или как участники тех или иных движений и организаций - то человек, взятый сам по себе, в его противопоставлении коллективу, представляется всего лишь жалким отщепенцем, протест которого против принуждений коллективной жизни респектабелен по форме, но весьма ограничен по своим возможностям. Вовторых, индивид с его свободой выбора отнюдь не является ни человеком разумным, ни хозяином самому себе. Его скорее можно сравнить с песчинкой, он объект рекламы и пропаганды. Более того, он всего лишь псевдоактер, роль которого практически полностью определена его местом в обществе, хотя он при этом уверен, что больше других свободен от всякого принуждения и не находится ни под чьим влиянием. Психологи и особенно психоанализ освободили нас от иллюзий своего "я" в той же мере, в какой литература и живопись низвергли портрет, который восторжествовал как жанр в эпоху великих побед классического рационализма. Наш век был богат речами в защиту личности, но эта защита никогда не отделялась от призывов к сплочению либо в национальных, либо в религиозных общинах. И новые социальные движения вряд ли обрели бы право на существование, если бы защищали интересы отдельных индивидов, а не групповые интересы категорий лиц. Поэтому напрашивается вывод о том, что в обществе, где одновременно господствуют и крупные организации производителей и потребителей, и массовая культура, и постоянно растущий бюрократически-принудительный аппарат, эта форма индивидуализма сдает свои позиции.
Итак, индивидуализму должен быть придан иной смысл, если, конечно, есть желание избежать такой ситуации, когда он изживает сам себя и превращается в ширму для абсолютной власти, которая заинтересована в ликвидации всех промежуточных групп ради упрочения своего господства над обезличенным обществом.
Наступление новых времен не только привело к замене религиозного и коллективистского подхода подходом индивидуально-утилитаристским. Произошла интериоризация критериев моральной оценки путем замены закона всевышнего законом индивидуального сознания. Место уважаемого всеми миропорядка заняли права человека, который первоначально был задуман как гражданин, затем, в период бурного развития индустриального общества, стал называться трудящимся, а сегодня рассматривается и отстаивается вне связи с какой-либо его особой ролью как некая способность к утверждению своей индивидуальности перед лицом экономических и политических властей, распространивших свое господство уже не только на вещи и машины, но и на информацию язык, идеи. Именно с появлением новой формы господства, все более и более откровенно подчиняющего себе личность и культуру, первостепенное значение приобретает защита субъекта, его естественного права на самовыражение и отстаивание своей индивидуальности. Отсюда новизна постановки вопроса о правах человека и воздействие этических принципов на отношение к техническому прогрессу, который самым непосредственным образом содействует трансформации человеческого существа как в биологическом плане, так и с точки зрения его социальнокультурных ценностей.
Таким образом, выдвижение проблемы индивидуализма на одно из центральных мест объясняется тем, что в одном слове сожительствуют две все более и более отдаляющиеся друг от друга реальности и даже два образа действия, из которых один с легкостью подчиняется диктату центральных властей, а другой ему противится. Индивидуализм не является принципом, главенствующим над социальной жизнью и ее конфликтами. Он служит почвой, на которой развиваются эти конфликты, причем настолько питательной, что сразу же обрастает новыми социальными и даже политическими характеристиками, не имеющими ничего общего с действительностью. Еще белее тесно эти два противоположных толкования одного и того же слова увязаны в силу того, что самоутверждение субъекта неотделимо от разрушения "я", к чему ведет наше новое время. Разрушение создаваемых и передаваемых из поколения в поколение социальных ролей, норм культурного обмена и утвердившейся социальной иерархии, уничтожает "я" и может привести к дюркгеймовской аномии. Но именно это разрушение позволяет индивидуальному и коллективному aктеpy отказаться от эмпирического самосознания в пользу нормативного сознания, позволяет заявить о себе не фактом своего существования, а своей волей, как личности.
Пример. С отказом женщине в ее роли, с разрушением этой роли появились одновременно и порнография, превратившая женщину в лишенный социальной значимости объект сексуальных вожделений, и феминистские движения, призывающие к признанию женщины как субъекта своей собственной сексуальности, к уважению ее личной жизни в целом. Понятие индивида не является более синонимом эмансипации, оно все больше становится ширмой для всяческого принуждения к конформизму перед лицом сил, господствующих в социальной жизни. Напротив, главный принцип новых социальных движений заключается впредь в понятии субъекта. Этот принцип ставит в качестве цели коллективных действий обеспечение большинству людей возможности жить своей собственной жизнью, на высшем уровне проявления индивидуальности.
Личность и индивидуализм. Слово "индивидуализм" приобрело сегодня негативный оттенок и ассоциируется с эгоизмом и самовлюбленностью. Но, противопоставляя индивидуализм социализму и иным формам коллективизма, мы говорим совсем о другом качестве, смысл которого будет проясняться на протяжении всей этой книги. Пока же достаточно будет сказать, что индивидуализм, уходящий корнями в христианство и античную философию, впервые получил полное выражение в период Ренессанса и положил начало той целостности, которую мы называем теперь западной цивилизацией. Его основной чертой является уважение к личности как таковой, т.е. признание абсолютного суверенитета взглядов и наклонностей человека в сфере его жизнедеятельности, какой бы специфической она ни была, и убежденность в том, что каждый человек должен развивать присущие ему дарования. Я не хочу употреблять слово "свобода" для обозначения ценностей, господствующих в эту эпоху: значение его сегодня слишком размыто от частого и не всегда уместного употребления. "Терпимость" - вот, может быть, самое точное слово. Оно вполне передает смысл идеалов и ценностей, находившихся в течение этих столетий в зените и лишь недавно начавших клониться к закату, чтобы совсем исчезнуть с появлением тоталитарного государства.
Постепенная трансформация жестко организованной иерархической системы - преобразование ее в систему, позволяющую людям по крайней мере пытаться самим выстраивать свою жизнь и дающую им возможность выбирать из многообразия различных форм жизнедеятельности те, которые соответствуют их склонностям - такая трансформация тесно связана с развитием коммерции. Новое мировоззрение, зародившееся в торговых городах северной Италии, распространялось затем по торговым маршрутам на запад и на север через Францию и юго-западную Германию в Нидерланды и на Британские острова, прочно укореняясь всюду, где не было политической деспотии, способной его задушить. В Нидерландах и Британии оно расцвело пышным цветом, и впервые смогло развиваться свободно в течение долгого времени, становясь постепенно краеугольным камнем общественной и политической жизни этих стран. Именно отсюда в конце XVII-XVIII вв. оно начало распространяться вновь уже в более развитых формах на запад и на восток, в Новый Свет и в центральную Европу, где опустошительные войны и политический гнет не дали в свое время развиться росткам этой новой идеологии.
На протяжении всего этого периода новой истории Европы генеральным направлением развития было освобождение индивида от разного рода норм и установлений, сковывающих его повседневную жизнедеятельность. И только когда этот процесс набрал достаточную силу, стало расти понимание того, что спонтанные и неконтролируемые усилия индивидов могут составить фундамент сложной системы экономической деятельности. обоснование принципов экономической свободы следовало, таким образом, за развитием экономической деятельности, ставшей незапланированным и неожиданным побочным продуктом свободы политической.
Быть может, самым значительным результатов высвобождения индивидуальных энергий стал поразительный расцвет науки, сопровождающий шествие идеологии свободы из Италии в Англию и дальше. Конечно, и в другие периоды истории человеческая изобретательность была не меньшей. Об этом свидетельствуют искусные автоматические игрушки и другие автоматические устройства, созданные в то время, когда промышленность еще практически не развивалась (за исключением таких отраслей, как горное дело или производство часов, которые почти не подвергались контролю и ограничениям). Но в основном попытки внедрить в промышленность механические изобретения, в том числе и весьма перспективные, решительно пресекались, как пресекалось и стремление к знанию, ибо всюду должно было царить единомыслие. Взгляды большинства на то, что должно и что не должно, что правильно и что неправильно, прочно закрывали путь личной инициативе. И только когда свобода предпринимательства открыла дорогу использованию нового знания, все стало возможным, - лишь бы нашелся кто-нибудь, кто готов действовать на свой страх и риск, вкладывая свои деньги в те или иные затеи. Лишь с этих пор начинается бурное развитие науки (поощряемое, заметим, вовсе не теми, кто был официально уполномочен заботиться о науке), изменившее за последние 150 лет облик нашего мира.
Как это часто случается, характерные черты нашей цивилизации более зорко отмечали ее противники, а не друзья. "Извечная болезнь Запада: бунт индивида против вида", - так определил силу, действительно создавшую нашу цивилизацию, известный тоталитарист XIX в. Огюст Конт. Вкладом XIX в. в развитие индивидуализма стало осознание принципа свободы всеми общественными классами и систематическое распространение новой идеологии, развивавшейся до этого лишь там, где складывались благоприятные обстоятельства. В результате она вышла за пределы Англии и Нидерландов, захватив весь европейский континент.
Процесс этот оказался поразительно плодотворным. Всюду, где рушились барьеры, стоявшие на пути человеческой изобретательности, люди получали возможность удовлетворять свои потребности, диапазон которых все время увеличивался. И поскольку по мере роста жизненных стандартов в обществе обнаруживались темные стороны, с которыми люди уже не хотели мириться, процесс этот приносил выгоду всем классам. Было бы неверно подходить к событиям этого бурного времени с сегодняшними мерками, оценивать его достижения сквозь призму наших стандартов, которые сами являются отдаленным результатом этого процесса и, несомненно, позволяют обнаружить там много дефектов. Чтобы на самом деле понять, что означало это развитие для тех, кто стал его свидетелем и участником в тот период, надо соотносить его результаты с чаяниями и надеждами предшествовавших ему поколений. И с этой точки зрения, его успех превзошел все самые дерзкие мечты: к началу XX в. рабочий человек достиг на Западе такого уровня материального благополучия, личной независимости и уверенности в завтрашнем дне, который за сто лет перед этим казался просто недостижимым.
Если рассматривать этот период в масштабной исторической перспективе, то, может быть, наиболее значительным последствием всех этих достижений следует считать совершенно новое ощущение власти человека над своей судьбой и убеждение в неограниченности возможностей совершенствования условий жизни. Успехи рождали новые устремления, а по мере того, как многообещающие перспективы становились повседневной реальностью, человек хотел двигаться вперед все быстрее. И тогда принципы, составлявшие фундамент этого прогресса, вдруг стали казаться скорее тормозом, препятствием, требующим немедленного устранения, чем залогом сохранения и развития того, что уже было достигнуто.
Сама природа принципов либерализма не позволяет превратить его в догматическую схему. Здесь нет однозначных, раз и навсегда установленных норм и правил. Основополагающий принцип заключается в том, что, организуя ту или иную область жизнедеятельности, мы должны максимально опираться на спонтанные силы общества, и как можно меньше прибегать к принуждению. Принцип этот применим в бессчетном множестве ситуаций. Одно дело, например, целенаправленно создавать системы, предусматривающие механизм конкуренции, и совсем другое - принимать социальные институты такими, какие они есть. Наверное, ничто так не навредило либерализму, как настойчивость некоторых его приверженцев, твердолобо защищавших какиенибудь эмпирические правила, прежде всего, "laissesfaire". Впрочем, это было в определенном смысле неизбежно. В условиях, когда при столкновении множества заинтересованных конкурирующих сторон каждый предприниматель готов был продемонстрировать эффективность тех или иных мер, в то время как негативные стороны этих мер были не всегда очевидны и зачастую проявлялись лишь косвенно, в таких условиях требовались именно четкие правила. А поскольку принцип свободы предпринимательства в то время уже не подвергался сомнению, искушение представить его в виде такого железного правила, не знающего исключений, было просто непреодолимым. Но поскольку движение к тому, что принято называть "позитивными" мерами, было по необходимости медленным, а при осуществлении таких мер либералы могли рассчитывать только на постепенное увеличение благосостояния, которое обеспечивала свобода, им приходилось все время бороться с проектами, угрожавшими самому этому движению. Мало-помалу либерализм приобрел славу "негативного" учения, ибо все, что он мог предложить конкретным людям, - это доля в общем прогрессе. При этом сам прогресс воспринимался уже не как результат политики свободы, а как нечто само собой разумеющееся. Можно сказать поэтому, что именно успех либерализма стал причиной его заката. Человек, живущий в атмосфере прогресса и достижений, уже не мог мириться с несовершенством, которое стало казаться невыносимым.